Россия — неродившаяся нация
О, доколе, доколе,
И не здесь, а везде
Будут Клодтовы кони –
Подчиняться узде?!
Александр Галич
Моя Вера стоит моей жизни.
Михаил Ходорковский
Как-то так сложилось в последние двадцать лет, что мы привыкли считать судьбоносным для России месяцем август. Между тем, декабрь вполне способен составить августу конкуренцию в этой номинации. О двух декабрьских событиях, одно из которых случилось без малого два столетия назад, а другое — история, творящаяся на наших глазах, я и предлагаю поговорить. Несмотря на столь длительный промежуток времени, разделяющий их, мне они представляются звеньями одной цепи.
Начнем с дел давно минувших дней. 26 (14 по юлианскому календарю) декабря 1825 года на Сенатскую площадь Санкт-Петербурга вышли восставшие полки. Что это было? Мятеж? Попытка военного переворота? Несостоявшаяся революция? Осмелюсь предположить, что все эти термины не отражают в полной мере исторического масштаба случившегося в тот день. Восстание декабристов было первым актом национально-освободительной борьбы в истории России — страны, которая так до сих пор и не стала нацией в европейском смысле этого слова.
Истоки современных наций
В русском языке слово «нация» часто употребляется как синоним слова «национальность», то есть используется для обозначения этнической общности. Подобное употребление этого термина некорректно и может ввести в заблуждение. В Европе, откуда пришло к нам это понятие, под нацией понимается, прежде всего, гражданская общность, сообщество граждан суверенного государства. Этнический компонент, хотя и может присутствовать (большинство современных наций состоят из людей, относящихся, преимущественно, к одному этносу), но вовсе не является необходимым для формирования нации. Вполне жизнеспособной может быть и полиэтничная нация, наиболее ярким примером которой являются США. Примечательно, что в английском языке слово «nationality» означает именно гражданство, а отнюдь не этническую принадлежность индивида, как можно было бы предположить.
Концепция нации, зародившаяся на рубеже Средневековья и Нового времени, в свое время сыграла роль идеологического обоснования ограничения (а в ряде случаев — уничтожения) монархической власти. В Средние века народы не являлись субъектами политики. В качестве таковых субъектов выступали лишь государи, владеющие своими странами по «божественному праву». Именно государи рассматривались в качестве суверенов, то есть источников и носителей власти. Подданные же вместе с территорией, которую они населяли, были не субъектом а объектом политики.
По мере того, как народы начинали осознавать себя в качестве политических общностей, идеологическая основа монархической власти выглядела все более зыбкой. Подданные постепенно превращались в граждан, и в их глазах уже не государи, а нации были носителями суверенитета. Абсолютно недвусмысленно эти идеи были сформулированы в Декларации независимости США: «Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью; что для обеспечения этих прав люди создают правительства, справедливая власть которых основывается на согласии управляемых; что, если какой-либо государственный строй нарушает эти права, то народ вправе изменить его или упразднить и установить новый строй, основанный на таких принципах и организующий управление в таких формах, которые должны наилучшим образом обеспечить безопасность и благоденствие народа».
Декабристы и их эпоха
Появление на карте мира государства, провозгласившего в качестве фундаментальных принципов своего существования убежденность в наличии у индивида комплекса неотчуждаемых прав, принадлежащих ему от рождения, а также представление о народе как единственном легитимном источнике власти, ознаменовало начало нового периода в истории человечества. Идеи отцов-основателей США оказали влияние на многие умы далеко за пределами американского континента. Не избежали этого влияния и декабристы.
Проект Конституции Никиты Муравьева — одного из лидеров Северного тайного общества — начинается с положений, явно навеянных американской Декларацией независимости: «1. Русской народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностью никакого лица и никакого семейства. 2. Источник Верховной власти есть народ, которому принадлежит исключительное право делать основныя постановления для самого себя». Также очень отчетливо влияние идей отцов-основателей США проявляется в разделах конституционного проекта Муравьева, посвященных разделению властей и федеративному устройству государства.
Такое влияние неудивительно. Еще в годы американской Войны за независимость в русском обществе было очень сильно сочувствие к восставшим против британской короны колонистам. Возможно, отчасти это сочувствие было вызвано извечной для России нелюбовью к Англии, но немаловажное значение имел и тот факт, что «просвещенный век», каковым не без оснований считалось правление Екатерины II, способствовал распространению вольнодумства, пусть поначалу только среди наиболее образованной части дворянской элиты. Этим людям, уже знакомым с пришедшими из Европы (прежде всего, стараниями самой императрицы) идеями Просвещения, уже не казались естественными ни крепостническое рабовладение, ни самодержавная императорская власть.
Начало XIX века принесло новые веяния — горстка людей (сначала это были правители революционной Франции, позже — император Наполеон, еще позже — властители держав-победительниц на Венском конгрессе) с упоением перекраивала карту Европы, не особо задумываясь о том, как это воспримут жители соответствующих территорий. Ответной реакцией был рост национально-освободительного движения. В разных концах Европы возникали многочисленные тайные общества, ставящие своей целью завоевание национальной независимости для своих народов. Наиболее известным из них было итальянское общество карбонариев. Все эти события не могли не оказать влияния на мыслящую часть русского дворянства.
Возможно, читатель обратит внимание на один существенный момент: американские и итальянские патриоты боролись против иноземных угнетателей (впрочем, в случае с Америкой такое утверждение будет верным лишь отчасти, ведь сами американцы были потомками британских переселенцев и говорили на одном языке с теми, против кого подняли восстание), в то время как декабристы бросили вызов собственному деспотическому государству. И вот здесь-то нам и надлежит дать ответ на принципиальный вопрос: насколько правомерно (и правомерно ли вообще) говорить о российском деспотизме как о «своей» власти, «своем» государстве? Чтобы ответить на него, углубимся еще дальше в историю.
Российская империя — наследница Золотой Орды
Мы уже привыкли к спорам о том, стоит ли считать Россию частью Европы, частью Азии, либо же Россия является неким уникальным геополитическим образованием со своим «особым путем». Между тем, для древних наших предков этого вопроса не существовало. Для них Русь, так же как и Европа, была частью единого христианского мира. Одним из подтверждений этого следует считать тот факт, что в эпоху Киевской Руси князья из рода Рюриковичей охотно женились на европейских принцессах и выдавали своих дочерей замуж за отпрысков правящих домов различных европейских государств. И в глазах самих русских, и в глазах европейцев Русь несомненно была страной европейской.
Даже случившийся в 1054 году Великий раскол, после которого единая до того момента христианская церковь разделилась на католическую и православную (впрочем, противоречия между западными и восточными церковными иерархами копились задолго до этого), поначалу оказал незначительное влияние на отношение Руси с католической Европой. Коренным образом ситуацию переломило лишь монгольское нашествие и превращение Владимиро-Суздальской Руси в вассала Золотой Орды.
Подобный исход не был предрешен, несмотря на подавляющее военное превосходство монгольских захватчиков. У русских князей был шанс предотвратить трехсотлетнее иго, но для этого необходимо было, во-первых, объединить силы всех русских княжеств, а во-вторых, призвать на помощь европейских государей, которые рассматривали Орду как угрозу собственной безопасности, а потому могли пойти на союз с Русью против Орды. Именно этим путем пытался идти князь Даниил Галицкий, которому даже удалось добиться от папы римского Иннокентия IV объявления крестового похода против Золотой Орды.
Увы, в конечном итоге возобладала линия князя Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Невского, избравших путь подчинения ордынцам. Позднее апологеты такого решения обосновали его веротерпимостью ордынских ханов, которые не требовали отказа Руси от православия, в то время как союз с Европой мог потребовать признания верховной юрисдикции римского папы. Более вероятным представляется другое объяснение: князья-коллаборационисты руководствовались не столько религиозными, сколько практическими соображениями — признание сюзеренитета Золотой Орды давало им возможность использовать ордынскую военную помощь в междоусобной борьбе с правителями других русских княжеств, каковой помощью они весьма активно пользовались, укрепляя тем самым свою личную власть.
Подобный геополитический выбор великих князей владимирских имел, по меньшей мере, три долгосрочных стратегических последствия, проявляющихся до сих пор.
Во-первых, Владимиро-Суздальская Русь, на базе которой позднее сформировалось государство, названное Россией, оказалась оторванной от европейской цивилизации, неотъемлемой частью которой она была изначально.
Во-вторых, была импортирована и очень быстро «укоренилась» на русской почве ордынская модель власти — азиатская деспотия.
Наконец, в-третьих, last but not least, произошла трансформация легитимности княжеской власти. В домонгольскую эпоху князей призывало на княжеский стол вече, оно же могло и изгнать князя, не оправдавшего надежд народа (вопреки распространенному заблуждению, вечевая демократия существовал не только в Новгороде и Пскове, а во всех русских княжествах). Теперь же источником княжеской легитимности стал ярлык, выдаваемый ханами Золотой Орды то есть князья наделялись легитимностью извне, народ к этому никакого отношения уже не имел.
Таким образом, великие князья владимирские (позднее — московские) получили в свои руки практически неограниченную власть над «подведомственными» территориями, подкреплявшуюся внешней силой. Единственным условием сохранения этой абсолютной власти была лояльность по отношению к ордынским ханам. Княжеская власть переродилась, став по сути своей инструментом для сохранения ордынского господства (в более поздние времена такую власть назвали бы «оккупационной администрацией»).
Трагедия России в том, что даже после прекращения ордынского господства в 1480 году природа княжеской власти не изменилась, по сути своей она оставалась ордынской. Независимость от Орды получил не русский народ, а великие князья московские, которым теперь не было нужды ездить за ярлыком в Орду. Если до этого источник легитимности князей был внешним, то теперь они сами стали источником собственной легитимности. Образно говоря, ордынский ярлык стал их наследственным владением. Княжеская власть, по-прежнему оставаясь по отношению к своим подданным властью оккупационной, окончательно превратилась в «вещь в себе». Круг замкнулся.
Подобное положение вещей было гораздо хуже того, что имело место в феодальной Европе. Там государи обосновывали свою власть «божественным правом». Однако такое обоснование несло в себе основу для будущей демократизации. Ведь, хотя христианская доктрина и говорит о том, что всякая власть от Бога, она же говорит и о том, что все люди созданы по образу и подобию Бога, а отсюда лишь один шаг до осознания того, «что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами». Таким образом, христианская религия, позволявшая на определенном историческом этапе обосновать легитимность монархической власти, на другом историческом этапе помогла обществу прийти к пониманию нации как единственного суверена.
Доставшаяся России по наследству от Золотой Орды деспотическая власть, сама являющаяся источником собственной легитимности, такой «лазейки» не предусматривала. Эта модель власти оказалась поразительно устойчивой — на протяжении столетий она сохраняла неизменной свою суть, меняя лишь некоторые атрибуты. Даже реформы Петра Великого, стремившегося превратить Россию в европейскую державу, не изменили глубинного содержания этой власти, все еще остававшейся ордынской.
Все вышесказанное позволяет нам дать ответ на поставленный ранее вопрос: власть, против которой восстали декабристы, не была «своей», она была привезена в Россию с востока, будучи притороченной к седлам монгольских всадников. Декабристы же стремились вернуть Россию в лоно Европы, на ее законное место. Именно это обстоятельство позволяет назвать восстание декабристов национально-освободительным, даже если сами декабристы этого и не осознавали.
Поражение, снова поражение и снова…
Отчаянная попытка декабристов одним ударом освободить Россию от многовекового рабства потерпела поражение. Увы, поражение закономерное. Если бы они планировали лишь государственный переворот, возможно, им сопутствовала бы удача, но ведь они хотели гораздо большего — превратить русский народ в европейскую нацию. Будучи передовыми людьми своего времени, они готовы были к тому, чтобы стать национальной элитой, но народ не был готов к тому, чтобы стать нацией. Ведь нация, как уже было сказано, состоит из граждан, а русский народ в то время в большинстве своем состоял из рабов (и не только в юридическом смысле). Рабу можно дать свободу, но при всем желании нельзя превратить его в гражданина. Он может стать гражданином лишь сам, проделав над собой тяжелую и мучительную работу. Как бы ни любили декабристы свой народ, они не могли сделать эту работу за него.
Вторая, и вновь неудачная, попытка преобразования России из азиатской деспотии в европейскую нацию имела место спустя почти столетие — в феврале 1917 года. К этому времени условия для рождения нации были более благоприятными — гражданские чувства завладели умами гораздо более широких слоев общества, а не только верхушки дворянства. Тем не менее, и эта попытка окончилась поражением. Отчасти это объясняется тем, что русское крестьянство, составлявшее большинство населения России, все еще в гораздо большей мере было озабочено более справедливым (на его взгляд) перераспределением пахотных земель, нежели какими-то абстрактными гражданскими правами. Кроме того, сыграла свою роль неготовность российских либералов того времени к бремени власти, свалившемуся на них совершенно неожиданно. Ошибки, допускаемые Временным правительством, прокладывали большевикам путь к власти.
Наконец, нельзя сбрасывать со счетов роль личности, в данном случае — личности Ленина, в истории. Ленин обладал двумя качествами, серьезно облегчившими ему задачу: во-первых, фантастическим политическим чутьем, подсказывавшим ему когда и какое действие следует предпринять, а во-вторых, абсолютным нравственным идиотизмом, в силу которого он, в отличие от своих политических оппонентов, не задумывался о моральной приемлемости тех или иных средств для достижения своих политических целей. В своей статье «Памяти Герцена», Ленин возводил свою «политическую родословную» к декабристам, однако очевидно, что идейными наследниками декабристов были как раз его оппоненты из Временного правительства. Ленин же, напротив, был наследником Золотой Орды, он подобрал ханский ярлык, выпавший из ослабевших рук русских царей, и вновь выстроил в России ордынскую модель власти, еще более жестокую и безжалостную, чем империя Романовых, успевшая все же немного смягчиться под воздействием европейских ветров свободы, задувавших в прорубленное Петром окно.
Наконец, третья, последняя к настоящему моменту, попытка имела место на рубеже восьмидесятых и девяностых годов минувшего века и вновь закончилась неудачей. Причины этой неудачи лежат на поверхности: в условиях существовавшего в СССР тоталитарного режима в принципе не могла сформироваться хоть сколько-нибудь влиятельная оппозиция, поэтому, когда режим рухнул под тяжестью собственной неэффективности, в стране не оказалось никого, кроме выходцев из недр этого самого режима, кто был бы готов к взятию власти. Неудивительно, что эти лидеры вновь воспроизвели в России очередную, уже третью по счету, реинкарнацию ордынского деспотизма.
От декабря 1825-го к декабрю 2010-го
Итак, настало время перейти к обсуждению второго судьбоносного для России декабрьского события, события, всю историческую важность которого многие из нас, возможно, пока не осознают, поскольку «большое видится на расстоянии». Я имею в виду судебный процесс над Михаилом Ходорковским и Платоном Лебедевым, как раз в эти дни подошедший к своей решающей фазе — вынесению приговора.
Последнее слово Ходорковского — это приговор путинскому режиму. Есть речи, которые меняют ход истории, и речь Ходорковского на суде — из их числа. Всякому, кто слышал эту речь, должно быть очевидно, что правящая клика лишена морального права на власть. Да, они еще могут какое-то время удерживать власть силой, но легитимной их власть уже не является. Разумеется, режим обличали и до Ходорковского, подчас в гораздо более жестких выражениях, но нравственная сила слов зависит не только от того, что сказано, но и от того, в каких условиях это сказано.
Когда человек, добровольно избравший тюремное заключение, проведший за решеткой семь лет по абсурдному обвинению, стоя в стеклянной клетке, бросает в лицо своим мучителям (нет, не Ибрагимовой и Лахтину, а тем, что стоят за их спинами): «Кто оказался быдлом?» — всем очевиден ответ на этот вопрос. Безупречностью своей нравственной позиции, своим подавляющим превосходством над оппонентами Ходорковский уничтожает режим, говоря ему: «Тень, знай свое место!» Именно поэтому Путин, этот, по меткому выражению Андрея Андреевича Пионтковского, «цапок всея Руси», впадает в истерику в прямом эфире, едва лишь заслышав ненавистную фамилию.
История повторяется. Как когда-то декабристы, сегодня на Сенатскую площадь вышел Ходорковский. У него много общего с ними: они ведь тоже были выходцами из привилегированного сословия, обменявшими все свои привилегии на идею, пошедшими за эту идею на рудники и в ссылку. И неважно, что его Сенатская площадь зовется «Хамовнический суд». Разве в названиях дело? Важно другое: прошли ли вчерашние рабы путь, необходимый, для того, чтобы стать гражданами? Готова ли Россия к тому, чтобы стать европейской нацией, или она так и останется вечным вассалом Золотой Орды? История вновь дает нам шанс, и этот шанс, скорее всего, последний. Сенатская площадь у каждого своя. Она ждет нас. Граждан.
Александр Лукьянов,
член Федерального Политсовета движения «Солидарность»